Облаченный в черные цвета, что не было никоим образом знаком траура, сняв головной убор и подав его, после трости, в руки подоспевшей прислуге, гость с особым, издалеко отличающим в любом обществе англичанина, великосветским скучающим и церемонным видом принялся стаскивать с рук дорожные перчатки.  Помимо черного, в образе его присутствовали еще лишь два оттенка. Первым были края воротничка рубашки, выглядывающие над шейным платком. Вторым же тусклый синий жилета, который мелькал при особо размашистом движении рук. И тусклый блеск цепочки для часов не разбавлял этот мрачный образ, впрочем этому господину до такой тонкости не было ровным счетом никакого дела. Ричард Кёрзон всегда пребывал в ужасном расположении духа после долгой тряски в коляске по ухабам сельской дороги, поскольку от этого у него начинала досадно болеть голова.
   Темно-каштановые, в полумраке холла фактически неоспоримо черные волосы были зачесаны назад, за уши и лежали легкой волной, поскольку вились от природы как у многих его соотечественников, будучи длиной  примерно на ладонь от корней, против очень модной в этом сезоне короткой стрижки. Бесчувственный ко всем новинкам моды, виконт не чувствовал дискомфорта и совершенно не желал отправляться стричься ради угоды чьему то мнению.  Этого человека за столь строптивый норов на публике многие щеголи были готовы бы назвать не-джентльменом, если бы хотя б раз рискнули нажить себе врага подобного сорта. Зато с удовольствием переговаривались меж собой о зверствах, которые он якобы творил в Вест-Индии.  Все это было конечно – полнейшей чушью. Никаких зверств Ричард – в чем мог поклясться на Писании – там не творил и даже не намеревался. Он даже провел всю дорогу туда в изучении трудов современников, описывающих культуру тех краев, чтобы показать принимающей стороне – британцы не все деспоты и идиоты, какими их могли считать по представителя Ост-индской компании. Но во всем остальном  - к прискорбию родственников, особенно дальних, в частности же тех у кого подросли дочери, - двадцатишестилетний виконт своим складом характера совсем не соответствовал романтическому идеалу.  Несмотря на весь свой ум и достойное образование он был молчалив, часто задумчив и на светских вечерах был самым тоскливым гостем, какого можно вообразить. Его не прельщали ни разговоры о погоде, ни обсуждения жизни соседей, ни даже новости салонов.  Проще говоря и вовсе – уважающей себя даме завести с ним разговор было не о чем. Низкий, немного резкий голос его нарушал тишину редко и всегда по делу.
   И сегодня его ждал разговор именно по делу, что облегчало его существование. Доведись представлять всю дорогу из Рима, что ему предстоит расшаркиваться в светских любезностях и развлекать невесту брата, пока тот не окажется в силах делать это сам, и Ричард Кёрзон пришел бы искренне в тихий ужас от такой перспективы. Но его поверенный к прибытию в Рим уже собрал достаточно сведений, чтобы стало ясно о невозможности теперь подобного. И все же Ричард был горячо возмущен за обликом невозмутимости, буквально уже прикипевшем к нему в обществе.  Как низко должно пасть девушке, чтобы обманом грязным и мерзким пытаться обдурить наивного Джорджа, с целью корыстно улучшить свое положение, затащив того под венец?   Подобный союз был недопустим, и еще имелись вопросы к дяде, почему он с его опытом не разоблачил сразу  эту гнусную интриганку.  Почему то именно так виконт себе ее и представлял – женщиной, пороки которой читаются на ее лице и в движениях, как по раскрытой книге. Она непременно должна была быть слащаво неприятной, густо напудренной и с завитыми кудрями почему то в его воображении белых волос. О том, что итальянки редко бывают белокурыми, он разумеется забыл, рисуя в своих мыслях этот пренепреятнейший образ коварной особы, накручивая себя достаточно, чтобы быть в разговоре этом непримиримым и жестоким. Как она заслужила. Но, когда слуга открыл перед ним двери в залитую солнцем галерею, и где то фоном зазвучало полагающееся представление, сам мужчина слышал его плохо. Он совершенно непривычно для себя оторопел, только и в состоянии во все глаза смотреть на представшую перед ним особу.

Она была красива, но внезапно именно это разозлило его так, как не смогли все прежние фантазии. Воплощение порока бывает отвратительным, мерзким, слащавым, но к такому пороку общество готово. Привычен он людям и менее опасен, чем дитя падшего ангела. Невинная красота. Чистая. Светлая. Ричард совсем не был чужд  подобной оценке, в роде своей деятельности ему даже часто приходилось её давать, и он брал на себя ответственность с полным на то правом признать, что Джордж оказался достойным сыном своего отца по крайней мере в умении выбрать объект любви. Но только визуально – ни матушка самого Ричарда, ни леди Виктория, обладая утонченной и возвышенной красотой, не обладали при этом черной и корыстной душой, которая не была примечена в этом ангеле братцем. Генерал же – очевидно- стал с возрастом слишком податлив и падок на примитивное очарование, если так же не смог приметить совершеннейше ничего.
- Добрый день, разрешите представиться, - он поспешил сбросить оторопь, не подходящую ни к лицу, ни к намерениям и кивнул учтиво, не более чем приветствовал бы гувернантку в приличном доме. – Ричард Джордж Томас Пенн Керзон-Хау, пятый виконт Керзон. – В знак восхищения знакомством ему предписывалось символически коснуться губами руки девушки, но пересилить себя виконт не смог и оправдал это простейшим несоответствием их статуса. Обоснование было сомнительным для любого британского джентльмена, но здесь в Италии все было по другому. Местная знать позволяла себе вольности, которые не одобрила бы ни одна уважающая себя семья в Лондоне.  Но все таки легкий румянец выступил на скуластом лице мужчины, сопровождаясь неуместной мыслью о том, что брат вряд ли мог рассказать своей возлюбленной о старшем из их линии хотя бы что то хорошее. Так сложилось – в большом доме управляющего всеми делами Ричарда искренне любил только Френсис, его родной младший брат. И оспаривать это было делом глупым и не благодарным, с этим обстоятельством даже сам виконт давно смирился и не старался сделаться в чужих глазах лучше чем есть. Все хотят наслаждаться жизнью и никто не хочет думать о завтрашнем дне, и то что раньше свято контролировал отец, после его болезни полностью стало дело рук Ричарда. Не позволять роду разориться – вот что было его главной целью в годы, когда одна за другой не менее известные семьи шли ко дну. Развитие промышленности и упадок сельского хозяйства грозил катастрофой для былого уклада, хорошо отец успел понять это прежде, чем они могли оказаться над бездной на старом веревочном мосту. Но замена моста – не гарантии абсолютной неуязвимости. Даже на месяц оставляя Лондон, Ричард волновался – никому нельзя доверять, ни клеркам, ни брокерам, ни управляющим. – Благодарю, мадемуазель, - светским тоном все же высказал формальную любезность в ответ на пылкий отзыв. Видимо, Джордж смог выдавить из своей романтичной натуры все же что-то приличное в его адрес, иначе к чему такие слова? Получи девушка правду, уже бежала прочь в страхе или как минимум встречала бы его взглядом индийской кобры.
   Вздрогнув, он аккуратно и будто с чувством омерзения постарался высвободить тут же руку свою из ее теплых пальцев, но так чтоб не нарушить приличий и не выглядеть откровенно гадким. В этом ее действии был что-то настолько неприятно, что его будто ударило током в момент соприкосновения. Можно прислониться спиной в одной рубашке к обледенелой стене и даже тогда станет не настолько холодно, как взглянули на мисс Ринальди светлые глаза гостя. Дрогнули и задрожали тонкие ноздри, побелели губы – виконт был от натуры человеком вспыльчивым, но тщательно контролировал всякое проявление своего характера, достигая этим противоположного впечатления. Он искренне предпочитал, чтобы его воспринимали бесчувственным и безразличным как сказочного Кая с оледеневшим сердцем, безучастным ко всему кроме дела. Лучше это, чем слава раба своих страстей. Но в подобные минуты удержаться было трудно – своей вольностью и неподобающим своей легкостью поведением эта женщина выводила его из равновесия. И дело было не в ее прошлом, но для скорбящей о находящимся при смерти женихе подобные манеры недопустимы, если она не хочет прослыть в обществе несерьёзной. Скорби же Ричард не видел. Она была необоснованно весела, и это платье на ней больше подходило бы невесте в день венчания, чем горюющей возлюбленной. Нет. Теперь он точно не мог и на мгновение поверить в искренность ее чувств к брату.
- Я не хотел бы утомлять вас лишними хлопотами, - достаточно жестко начал он, так и не присев. Прошел вглубь залы, ближе к предложенному дивану. Невзначай оценил нежность цветов. И решил, что лучше сразу перейти к делу – подобный фарс ему может оказаться не под силу на долгое время, когда вся душа трепещет от возмущения. – И потому позвольте сразу перейти к делу, мадемуазель Ринальди. – Он внимательно и долго посмотрел вдруг на нее, как если бы пытался запомнить это прелестное лицо таким, до изменений которые в нем обязательно вызовет то, что виконт был намерен сказать. – Я намерен требовать, чтобы вы немедленно покинули этот дом и впредь не имели никаких сношений с моим братом или кем либо из нашей семьи.  Полагаю, нам обоим известны обстоятельства, побуждающие меня требовать этого, мадемуазель.

Одного стремительного движения было достаточно, чтобы схватить собравшуюся демонстративно уйти с видом оскорбленного достоинства женщину, не соизмеряя силы и не думая о ее неудобствах за предплечье,  и толкнуть коротким, но сильным рывком руки назад, на диван с которого она соизволила встать.  Этого не следовало делать даже с учетом ее положения в обществе, но синьорина Ринальди сумела в одно мгновение разозлить его этой выходкой слишком сильно, чтобы Ричард успел взвесить все обстоятельства прежде решения.  Позволяя себе подобное в адрес кого бы то ни было, он прежде всего унижает самого себя, но ничего не может с собой поделать, ни в минуту яростного запала чувств.
- Не стройте передо мной оскорбленную невинность, мадемуазель, - кратко и глухо роняет виконт, одергивая края жилета больше для того, чтобы в этом действии выплеснуть остатки гнева, зовущие к более жестким решениям.  Как всегда одна вспышка лишает душевного равновесия, очевидно отец прав, об этом нужно задуматься серьезнее, но виконт Кёрзон не имеет ни времени после болезни отца, ни сил – после всех дневных дел.  – И не смейте впредь перебивать меня…, будьте любезны.  – Фоном в голосе вибрируют нескрываемые ноты раздражения – последствие буйного всплеска эмоций – но ругая сам себя за несдержанность, мужчина старается их сгладить и спрятать. Он вряд ли способен отыскать внятное объяснение тому, что именно его так сильно разозлило и что продолжает злить сейчас, и сам удивлен этому изрядно.  – Повторю- я не прошу вас и не предлагаю, как вы могли ошибочно подумать, -  серо-голубые глаза сейчас были темнее обычного и тень, ложащаяся под нахмуренных бровей, превращала их вовсе в темно-серые. Убрав руки и сцепив их за спиной, он тем не менее остался на прежнем месте, не подумав сдвинуться с него ни на миллиметр. – Вы сегодня же соберете все свои вещи и покинете этот дом, и больше никто не будете ни писать Джорджу, ни искать с ним встречи. Забудете его как сон, как одного из ваших прежних любовников.  Если этот мальчишка вдруг сам найдет вас, вы должны будете коротко и ясно отправить его прочь восвояси. И я рекомендую не пренебрегать этим, миледи, иначе  - поверьте – я превращу вашу жизнь в ад.  – Он усмехнулся, максимально цинично и жестоко насколько был способен, но в эту минуту почувствовал на душе крайне нехорошее ощущение. Словно в глубине ее не был согласен с своим собственным решением. Какая то часть ее шептала, что разве не пристало позволить Джорджу самому выбирать, кого любить? С его стороны по чести просто рассказать все, что узнал, брату – и если тот, несмотря на развенчанные тайны своей избранницы, решит быть с ней… разве должен Ричард решать за него? Разве имеет он справедливое право на это?  Но тут же отмахнулся от этого шепота в затылочной части, поскольку искренне полагал себя как старшего в семье и будущего главу рода в ответе за подобные неразумные решения, способные испортить репутацию семьи. Мыслимо ли допустить женитьбы отпрыска столь известного и старинного рода на… куртизанке?  Конечно, ему не принесли на блюдечке доказательства того, что сидящая перед ним особа имела отношение к категории столь доступных женщин, зарабатывающих путем предоставления определенных услуг. Она была известной оперной примой, вот что донес ему информатор. Красивая, эффектная, с чарующим сильным голосом – ее был рад принять примой любой театр оперы.  Многие известные персоны добивались ее расположения… и кому то везло больше остальных. Ему донесли, что одним из ее поклонников был даже Монтега, весьма заносчивый тип, известный ему по вест-индским и алжирским делам. Заносчивый, но дьявольски богатый, этого нельзя не признать, что стоило ему купить весь театр вместе с вожделенной примой – ничего. Может так он ее и получил? Вполне реально, подобные ей женщины так падки на деньги и подарки, в сущности – поэтому в моих глазах ничем не отличаются от шлюх. Просто наряднее. Чище. Богаче. Но  - те же шлюхи, вопрос лишь в цене, которую ты готов предложить за ее ласки.  Лучше бы ты была дочерью простого итальянского сапожника, но нежной и непорочной девой – я бы слова против Джорджу не сказал.